Если посмотреть на итоги Первой и Второй мировых войн глазами потомков, мы видим крушение авторитарно-монархических режимов и окончательную победу в мировом масштабе западных буржуазных (демократических) принципов (в этом собственно и следует искать причины возникновения этих войн). Причём, основными участниками Второй мировой войны были те же страны, что и в Первой, а последовательность их вступления в новую войну была почти той же, но только в обратном порядке. И в этом плане можно говорить о Второй мировой войне, как о продолжении Первой. Не случайно, боевые действия в последней войне начались примерно на тех же самых границах, на которых прервалась Первая. Именно прервалась, а не закончилась, как справедливо считали большевики. Ее окончанию помешали революции в России, Германии, Австро-Венгрии и Турции, спровоцированные этой войной, но являющиеся, прежде всего, результатом не соответствия этих империй требованиям эпохи.
Если для стран Тройственного союза революции означали поражение в войне, то для России, которая оказалась на стороне более прогрессивной в эпохальном плане Антанты, Февральская революция и падение монархии открывали перспективы демократического развития и даже успешного завершения войны. Но после отречения Николая II в стране сложилось двоевластие, и вместе с только придушенными монархией либералами и демократами к власти ринулись жёстко преследуемые царским режимом революционеры всех мастей (социал-демократы, эсеры, анархисты), методы борьбы которых поэтому были очень далеки от цивилизованных. Понимая проблематичность своей победы в отдельно взятой стране, они в основной своей массе были одержимы утопичной и на сегодняшний день идеей мировой пролетарской революции. Среди них не последнюю роль играли большевики, которые, вскоре после того как пришли к власти в октябре 1917 г., на 7-м своём съезде (начало марта 1918 г.) приняли 2-ю программу партии с курсом на мировую революцию и отмену товарно-денежных отношений. На том же съезде они даже в названии партии отказалась от слова не только «демократия», но и «социализм», переименовав социал-демократическую партию РСДРП(б) в коммунистическую РКП(б).
Разгон в январе 1918 г. Учредительного собрания окончательно уничтожил ростки демократии, подорвал естественную преемственность, лишил страну права выбора и привёл её в лагерь проигравших Первую мировую войну. Это поражение было юридически закреплено 3 марта 1918 г. сепаратным Брестским миром, на который вынуждены были пойти большевики, в том числе для того, чтобы удержать власть. Мотивация подписания этого договора необходимостью дать народу мир малоубедительна, так как следствием Бреста была жесточайшая Гражданская война 1918-1922 гг., повлёкшая трагедию не одной только царской семьи, в результате которой сложилась однопартийная (большевистская) тоталитарная система. Вместе с тем, Брест и гражданская война стали первыми ударами по идее мировой революции. Окончание мировой войны и Версальский мир (январь – июнь 1919 г.) были еще одним мощным ударом по мировому коммунизму. Правда, тот ответил созданием III Коммунистического Интернационала в марте 1919 г. и революциями весной-летом 1919 г. в Венгрии, Баварии и Словакии. Но надежды большевиков на возобновление мировой войны не оправдались, так называемые революции в Европе были разгромлены, а советская Россия получила к вспыхнувшей ярким пламенем Гражданской войне еще и иностранную интервенцию 14 государств во главе с самой мощной тогда державой мира Великобританией.
Поэтому большевики поспешили воссоздать российскую государственность на обломках империи в виде РСФСР, преобразованную в декабре 1922 г. в СССР. Ведь отсутствие государственности также представляло угрозу гибели для большевистской Советской власти. И в этом плане вполне закономерен приход к власти именно большевиков, единственной из всей революционной массы реальной силы, которая боролась за сохранение государства. Этим объясняется их успешная расправа со своими бывшими союзниками (левыми эсерами и анархистами), представлявшими угрозу как их власти, так и государственности (см.: Голинков Д.Л. Крах вражеского подполья. М., 1971; Фельштинский Ю.Г. Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 – июль 1918, Париж, 1985). Это обстоятельство во многом предопределило победу в Гражданской войне Красной Армии, созданной под руководством Л.Д. Троцкого в 1918 года (см.: Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиогр. М., 1991). Этой армии удалось, пусть и не в полной мере, восстановить государство в имперских границах, а кое-где даже вернуть сферы влияния царской России (в Монголии, Китае, Иране и Афганистане). Это привело к столкновению на южных и дальневосточных рубежах с интересами бывших союзников по войне, Великобритании и Японии, которые после 1917 г. заняли здесь место России. Этим объясняется иностранная поддержка белогвардейского движения, которая не могла бы быть оказана без открытой интервенции, в частности без присутствия Англии в российских частях Закавказья и в Средней Азии. Англия была основным архитектором Версаля и его детища – Лиги наций, куда не вошли ни СССР, ни Германия, с которыми победители не считались. Воспользовавшись ослаблением Германии в результате Версальского мирного договора (1919 г.), Москва предприняла ряд попыток включения её в сферу своих интересов против Великобритании по линии Коминтерна.
Именно после неудачи этих попыток наметился раскол в вопросах внешней политики между советским правительством и Коминтерном. От последнего после Х съезда РКП(б) (март 1921 г.) потребовали отчета о проделанной работе. Результаты этой работы, мягко говоря, были не удовлетворительны. Поэтому на 3-м конгрессе Коминтерна (июнь-июль 1921 г.) произошло отмежевание российской советской власти (большевиков) от «левых коммунистов»-интернационалистов, которые были обвинены в непонимании ситуации в мире. Иностранным коммунистам, которые стремились использовать СССР для прихода к власти в своих странах, была предложена тактика «единого рабочего фронта», разработанная в феврале 1921 г. членом Президиума ИККИ Карлом Радеком. А в отношении Германии Москва вынуждена была пойти на дипломатические контакты и подписание договоров на межправительственном уровне.
Тогда же, в феврале 1921 года, В.И. Ленин одобрил заключение тайного соглашения с Германией о «восстановлении немецкой военной промышленности», нарушавшее положения Версальского мирного договора. Осенью 1921 года Берлин по решению Политбюро ЦК РКП(б) посетил наркомом по делам торговли и промышленности РСФСР Леонид Красин для ведения секретных переговоров с немецкими банкирами и промышленниками, в том числе об организации в России военной промышленности для удовлетворения запрещенных Версалем потребностей рейхсвера. Зимой 1921/1922 гг. имели место неоднократные советско-германских контакты, в том числе по вопросам военно-технического сотрудничества. Такие секретные переговоры с командующим рейхсвером Г. фон Сектом, наряду с переговорами о заключении большого советско-германского соглашения до начала работы конференции в Гене по экономическим и финансовым вопросам, вёл К.Б. Радек, прибывший в Берлин 17 января 1922 г. В начале февраля он дал интервью французской газете «Матэн», в которой «разоблачил» советское правительство за «тайную дипломатию» с Англией и Францией. Представитель Коминтерна Х. Раковский в это время действительно тайно занимался поисками союзников на Генуэзской конференции, но безуспешно. И судя по «наказанию» Радека за это, заключавшееся в предложении В.И. Ленина отстранить его от дипломатической работы (которое так и осталось только предложением), можно предположить, что утечка информации была спланирована заранее (Линдер И.Б., Чуркин С.А. История спецслужб. Секретная разведка партии. М., 2008. С. 113). Очевидно, нужна она была для оказания нажима на Германию. В начале апреля 1922 года, проезжая через Берлин, Чичерин встретился с Виртом и Ратенау и вел с ними переговоры о полномасштабном договоре, от которого немцы тогда отказались, рассчитывая, вероятно, договориться с Западом. Когда стало понятно, что немцам это не удалось, 16 апреля 1922 г. они пошли на подписание договора в Рапалло.
После Рапалло в мае 1922 г. достигли своего апогея разногласия коминтерновцев с советскими государственными чиновники высшего ранга, которые стали обращать внимание руководства страны на то, что деятельность Коминтерна противоречит государственным интересам России. Особенно вредило это наркомату иностранных дел, который и обеспечил заключение 11 августа 1922 г. временного соглашения о сотрудничестве рейхсвера и Красной Армии, в результате которого стали функционировать немецкие военные школы на территории СССР. Выводы руководством страны были сделаны. 4-й конгресс Коминтерна (ноябрь-декабрь 1922 г.) уже почти открыто призвал Коминтерн встать на службу русского большевизма, необходимость творческого усвоения опыта которого особо подчеркнул В.И. Ленин в своём выступлении на немецком языке (Бюллетень IV конгресса Коммунистического Интернационала, 1922, № 1-32; IV Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала, 5 ноября-3 декабря 1922. Избранные доклады, речи и резолюции, М.-Л., 1923). Была провозглашена необходимость строго следовать тактике Объединённого фронта, руководство которым находилось в Москве, где конгрессы Коминтерна после этого, ежегодно проводившиеся с 1919 г., собираются не регулярно, а по случаю утверждения директив. Более того, по поручению IV-го Конгресса Коминтерна с целью подготовки некоторых зарубежных компартий «к нелегальной работе», Оргбюро ИККИ 19 декабря 1922 года создало нелегальную комиссию (с 4 января 1923 года стала именоваться Постоянная нелегальная комиссия), в состав которой вошёл начальник ИНО ГПУ М. Трилиссер и О. Пятницкий (Дамаскин И.А. Сталин и разведка. М., 2004. С. 136)
Забота о военной мощи Германии со стороны Москвы объяснялась желанием, как это следует и из переписки В.И. Ленина со Сталиным, использовать немцев для противодействия английскому влиянию, доставлявшему немало хлопот Советской власти в Средней Азии, а также имевшимися планами на Польшу, которая была мостом между Москвой и Берлином. Именно Польшу имел в виду заместитель наркома иностранных дел М.М. Литвинов, когда писал Сталину: «Успех или сохранение более или менее дружественных отношений с Германией возможно лишь при создании прочных опорных пунктов хотя бы в одной из крупных стран Европы». В этом смысле выдержаны и доложенные Сталину в январе 1923 г. суждения комиссии Фрунзе-Лебедева-Розенгольца, которой было поручено «разработать условия, методы и способы военной обороны, если бы обоим государствам (СССР и Германии – В.А.) была бы навязана борьба за существование…». На обоих документах есть положительные резолюции Сталина (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009, С. 55-56).
В контексте этой внешней политики следует рассматривать и внутреннюю советскую политику, в частности национальную, включая и провозглашение СССР. В апреле 1923 г. XII съездом РКП(б) был провозглашён курс на коренизацию партийного и государственного аппарата в национальных республиках. Именно актуальностью польского фактора, а не только (и не столько) ликвидацией безграмотности, была вызвана украинизация, осуществленная в 1923-1938 гг. в УССР (наиболее успешно по сравнению с другими республиками), столица которой была перенесена в июне 1934 г. из Харькова в Киев. Как справедливо отмечает Дмитрий Якушев в рецензии на книгу Елены Борисенок «Феномен советской украинизации», сам термин «украинизация» ясно показывает, что речь идет не о широком народном движении, а о попытке искусственно навязать части российского населения новое национальное самосознание. «Но откуда же, – пишет он, – относительно небольшая группа любителей малороссийской словесности могла взять силы для того, чтобы развернуть масштабную украинизацию? Внутри советской Украины таких сил не было. Но они нашлись на Украине зарубежной. Восточная Галиция, входившая на тот момент в состав польского государства, стала поставщиком кадров для советской украинизации (в основном аппарата Народного комиссариата просвещения – В.А.) Украины» (Якушев Д. О книге Елены Борисенок «Феномен советской украинизации»,Лефт.ру).
Именно в Галиции действовала национальная духовная организация украинского народа – «Просвита» (Просвещение), созданная здесь ещё в 1861 г. в австро-венгерском Львове. Примечательно, что политика украинизации внутри УНР в период её недолгого независимого существования потерпела крах. В самом правительстве УНР гетмана Скоропадского только министр иностранных дел Д.И. Дорошенко знал украинский язык, остальные же члены правительства им не владели. А теперь вдруг процесс пошёл, да так, как не было ни в одной советской республике. Объяснение этому только одно. Советскому руководству украинизация была нужна для распространения своего влияния на западно-украинские земли, в частности на отделившуюся в 1918 г. от Австро-Венгрии и провозгласившую независимость Западно-украинскую народную республику (Восточная Галиция).
Этой политикой и было вызвано создание компартий Западной Украины и Западной Белоруссии в июне 1923 г., после постановления Совета послов Антанты об аннексии Галиции Польшей. Они действовали под эгидой полькой компартии, но с широкими автономными правами, в рамках провозглашенной Коминтерном линии Объединённого народного фронта. Такая советская политика была призвана дестабилизировать внутреннее положения в Польше, память о поражении от которой Красной армии в 1920 г. была ещё свежа. Но основной силой в борьбе западно-украинского населения с Польшей были не коммунисты, а украинские националисты. Поэтому Москва до убийства ими в знак протеста против Голодомора в октябре 1933 г. секретаря советского консульства во Львове А. Майлова не препятствовала деятельности украинских националистов, пытаясь поставить их под свой контроль.
Именно идею, прежде всего, антипольского единства украинского народа несли западно-украинские просвещенцы (откуда кадры, оттуда и идеи). И это отвечало интересам советской внешней политики и пропаганды на данном этапе. Поэтому Сталин и не обращал никакого внимания на перегибы в ходе кампании по украинизации, на что указывали известные и позже репрессированные оппозиционеры. Г.Е. Зиновьев даже заявил, что украинизация «льет воду на мельницу петлюровцев», что вызвало взрыв негодования среди украинских сторонников Сталина (Борисенок Е. Феномен украинской украинизации. М., 2006. С. 178).
В случае успеха в Польше, Германия, имеющая вторую (после СССР) по численности и мощи компартию, стала бы следующей советской целью. В Берлине это прекрасно понимали, о чём свидетельствуют слова германского посла Брокдорфа-Ранцау, записанные Литвиновым ещё в июне 1923 г.: «У германского правительства складывается убеждение, что у нас имеется два течения: одно – наркоминдельческое, стоящее за постепенное и медленное разрушение Германии; второе – коминтерновское, считающее настоящий момент вполне подходящим для более решительных действий» (Зубачевский В.А. Политика Советской России в Центральной Европе в начале 1920-х годов (по новым документам) // Отечественная история, 2003. № 2. С. 86-101). Поэтому Германия, в полной мере использовав выгоды договора в Рапалло, взяла курс на сближение с Западом и вступление в Лигу наций, о чём стало известно Москве. Тогда, летом 1923 г., последовали настойчивые рекомендации советского руководства не делать этого. Эти рекомендации были подкреплены волной стачек и беспорядков, прокатившихся не без участия коммунистов по всей Германии с 10 до 13 августа 1923 года. И уже 13 августа появилось заявление Чичерина, в котором говорилось, что стремление Берлина в Лигу наций нарушает Рапалльский договор, так как Германия взяла бы на себя в этом случае обязательство участвовать в санкциях против СССР (Горлов С.А. Совершенно секретно: Альянс Москва – Берлин, 1920-1933 гг. (Военно-политические отношения СССР – Германия). М., 2001. С. 155).
После игнорирования этого заявления, осенью 1923 г., и была предпринята безуспешная попытка создания к 9 ноября 1923 г. Советской Германии. В ходе восстания в Германии был арестован сотрудник Главного Политического Управления (образованного в 1922 г. вместо ВЧК, но в составе НКВД) Скоблевский, что дало начало «делу ЧК» в Германии. Возможно, это событие повлияло на преобразование 15 ноября 1923 г. постановлением Президиума ЦИК СССР ГПУ в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) уже при СНК СССР. Это не могло не усилить антикоминтерновских и антисоветских настроений в германском обществе и усилению позиций правящих сил, которые в 1924 г. благодаря этому без проблем приняли «план Дауэлса», предусматривавший западную (прежде всего, американскую) помощь по выводу германской экономики из кризиса. А оппозицией им стали также усилившиеся на этом фоне национал-социалисты во главе с А. Гитлером. Единственным утешением для Москвы стала внедрившаяся с этого времени в Германии разветвлённая разведслужба, среди агентов которой были Вальтер Кривицкий, «Рамзай» – Рихард Зорге, «Корсиканец» – Арвид Харнак, «Старшина» – Харро Шульце-Бойзен, «Дора» – Шандор Радо.
«Козлами отпущения» за провал внешней политики в Германии стали коминтерновцы и «левые». Разгром и последовавшее за этим запрещение немецкой компартии объективно сыграли на руку единственному государственнику из всего окружения Ленина – И.В. Сталину, начавшему борьбу за власть с интернационалистами Л.Д. Троцкого еще при жизни Ленина. Сталин использовал в 1923-1924 гг. амбиции Каменева и руководителя Исполкома Коминтерна (ИККИ) Г. Зиновьева в борьбе с Троцким и его «левыми коммунистами», по которым был нанесен сильный удар на бурном заседании Президиума ИККИ, проходившем в январе 1924 года. В.И. Ленин пережил последний бой, который дало и проиграло его детище – Коминтерн в Германии, но не пережил начавшейся борьбы за власть внутри СССР. Он умер в январе 1924 г. не оставив приемника, а вместе с ним «умерла» и провозглашённая им внутрипартийная демократия.
Сталин же, не выступая открыто против мировой революции (а может быть, даже поначалу веря в нее), вынужден был превыше всего ставить интересы своей страны, которую он прибрал к рукам, пользуясь исключительно аппаратными интригами. Здесь его шансы были предпочтительней в силу опыта долгой работы именно в аппарате, который он возглавлял. Придя к власти, он поставил свою должность Генерального секретаря ЦК партии над Политбюро, что и обеспечивало ему лидерство даже при отсутствии авторитета. Но справедливости ради следует признать, что если бы между претендентами на власть (Сталиным и Троцким) были честные выборы, то позиция Сталина больше отвечала чаяньям измученного войнами и революцией народа, чем призывы Троцкого к новым пожарам и революциям мирового уровня. А это позволяет говорить о популярности Сталина среди простого населения страны уже тогда.
Дальнейшее укрепление своей власти и создание её вертикали Сталин достиг за счёт замены состава членов Политбюро и подчинения себе силовых структур. Это диктовалось логикой прихода его к власти, далёкой от господствовавших в цивилизованном обществе демократических принципов. Поэтому понятно и ожидание Сталина от внутренней оппозиции аналогичных методов в борьбе за власть. На этот случай 17 июня 1924 г. создается дивизия Особого назначения при Коллегии ОГПУ (с 19.08.26 г. дивизия имени Ф.Э. Дзержинского). Это происходит в день открытия 5-го конгресса Коминтерна, где проводился «разбор полетов» по событиям в Германии. Конгресс основной целью провозгласил большевизацию зарубежных компартий и борьбу за советизацию как наиболее приемлемую форму правления в зарубежных странах. В своей речи Григорий Зиновьев заявил, что необходимо завоевать пять шестых земной суши, чтобы во всем мире был Союз Советских Социалистических Республик. Конгресс признал приоритет действий на низовых уровнях, и только в этом случае допускались переговоры между партиями. Другими словами, Москва давала инициативу борьбы низовым звеньям, а за собой оставляла право направлять это движение в нужное русло. Истинные коммунисты считали и до сих пор считают это ошибкой, что совершенно справедливо с коммунистической точки зрения, если на первое место ставятся интересы мировой революции. Но такая политика становится понятной и оправданной с точки зрения интересов государства, использующего это движение в своих интересах и осуществляющего за этим строгий контроль. Роль Коминтерна за рубежом уже откровенно сводится к поддержке внешней политики Советского Союза, внешней разведке и организации диверсионной деятельности.
Есть основания полагать, что именно советская внешняя разведка стимулировала безуспешную попытку вооружённого выступления в конце 1924 г. западных украинцев против Польши. В ночь с 7 на 8 января 1925 г. один из партизанских отрядов западных украинцев, прижатых к советской границе, с боем прорвался через неё, разгромив пограничную советскую заставу у местечка Ямполь (Линдер И.Б., Чуркин С.А. История спецслужб. Секретная разведка партии. С. 292-293). Последствий это событие не имело, возможно, потому, что именно в это время Сталин принимает меры по подчинению себе армии и связанных с ней структур, включая и разведку. Делает он это привычными аппаратными методами. 26 января 1925 г. на посту наркома по военным и морским делам (с 20 июня 1934 г. наркомат обороны) герой Перекопа М.В. Фрунзе сменил Троцкого. Проходила эта замена под благовидным предлогом реорганизации, начатой весной 1924 г., центрального аппарата Народного комиссариата по военным и морским делам, в ходе которой отделы штаба РККА получили статус управлений. После нелепой смерти Фрунзе осенью 1925 г. на операционном столе, вызывающей до сих пор вопросы, на пост наркомвоенмора и председателя РВС СССР был назначен близкий к Сталину К.Е. Ворошилов. Его физическое и политическое долголетие, как и других членов сталинского Политбюро (М.И. Калинина, В.М. Молотова и Л.М. Кагановича), выглядит менее странно, чем не раскрытое убийство в 1925 г. (выдвигаемого ещё М.В. Фрунзе на руководящие должности) Г.И. Котовского и смерть от сердечного приступа в 1926 г. бывшего «левого коммуниста» Ф.Э. Дзержинского.
Тогда же, в 1925 г., советский лидер стал серьёзно заниматься делами Коминтерна, на который до этого мало обращал внимания. И вызвано это было не столько стремлением стать «вождём коммунистического движения» (Пятницкий В.И. Осип Пятницкий и Коминтерн на весах истории. Минск, 2004. С. 571), сколько установлением контроля над более значимой для Сталина разведкой, филиалом которой с этих пор и становится Коминтерн. И есть все основания доверять информации, что в конце 1925 года он создаёт над этими структурами личную разведку и контрразведку (Жухрай В.М. Роковой просчёт Гитлера: Крах блицкрига (1939-1941). М., 2000. С. 61). Не случайно, после победы над Троцким в 1925 г. Сталин наносит удар по возглавлявшему Коминтерн Зиновьеву («Новая оппозиция»). Для этого он использовал Н.И. Бухарина, идеолога нового политического курса построения социализма в отдельно взятой стране, в котором мировой революции уже не было места.
Попытки Зиновьева и Каменева при поддержке ленинградской делегации выступить против сталинских аппаратных игр на ХIV съезде ВКП(б) в декабре 1925 г., в которых до этого они сами принимали самое активное участие, и ограничить роль сталинского Секретариата и оргбюро ЦК, успеха не имели. Попытки новых оппозиционеров (Зиновьева и Каменева) создать вместе с Троцким «Объединенную оппозицию» завершилась снятием Г. Зиновьева со всех постов, в том числе в октябре 1926 г. с должности председателя ИККИ, которая досталась Н.И. Бухарину, но с наименованием политического секретаря. А тесно связанное с Коминтерном ОГПУ возглавил после смерти Дзержинского начальник Секретно-оперативного управления (СОУ), в которое входил и Иностранный отдел, В.Р. Менжинский, обязанный своей карьерой Сталину.
Внешнеполитическая разведывательная деятельность СССР не ограничивалась Польшей и Германией. В ноябре 1926 г. в Праге местной контрразведкой была ликвидирована советская резидентура во главе с вице-консулом Х.И. Дымовым (он же Христо Боев), состоящая из коминтерновцев, которые работали в направлении Балкан и Западной Европы. Это привело даже к принятию Политбюро ЦК ВКП(б) в декабре 1926 г. запрета Разведупру использовать иностранных коммунистов для нужд разведки. Но это не могло остановить чекистов. По мере расширения сети секретных агентов за рубежом увеличивалось и число их провалов (см.: Мукасей М.И., Мукасей Е.И. «Зефир» и «Эльза». Разведчики-нелегалы / Под общ. ред. Залевской И.Ф.М., 2004. С. 15, 43). Но это не помешало дипломатическому признанию СССР целым рядом государств, что являлось очередным шагом Советской власти к восстановлению государственности уже в международном масштабе, что было немыслимо без отхода от принципов официально провозглашённого мирового коммунизма (мировой революции), который теперь пропагандировался только для внутреннего потребления.
Революционная идеология была призвана скрыть неудачи во внешней политике, имевшие место наряду с дипломатическими успехами. Не оправдались надежды на благодарность турок Ататюрка, которому в свое время была оказана военная и политическая поддержка. Попытки распространения своего влияния на Афганистан в 1928-1930 гг. привели к разрыву в 1928 г. дипломатических отношений с Великобританией. Вмешательство во внутренние дела Китая, что спровоцировало здесь Гражданскую войну (1928-1937 гг.), ознаменовалось захватом Квантунской армией Японии в 1932 г. Маньчжурии, где в 1928 г. советской разведкой был ликвидирован ставленник прояпонского клана генерал Чжан Цзолинь. Здесь было провозглашено марионеточное государство Маньчжоу-Го во главе с императором Пу И, которое тут же было признано Японией, ради чего она в марте 1933 г. вышла из Лиги наций, где была одним из четырёх постоянных членов Совета. Но наиболее плачевно для СССР обстояли дела в Европе, где продолжавшееся вмешательство СССР под флагом коммунизма во внутренние дела Германии и Австрии привело к усилению здесь национал-социализма (переродившегося позднее в фашизм), окрепшего в борьбе с коммунистами.
Это позволило Гитлеру прийти к власти в Берлине легитимным путем в январе 1933 г. и расправиться с немецкой компартией. Гитлер сделал это, опираясь на силы «штурмовиков» (СА), которые еще в 1918 г. выступали как против немецкого коммунизма, так и против Антанты, создавая «силы самообороны» и «отряды добровольцев». В 1933-1934 гг. многие бывшие немецкие коммунисты, как и социал-демократы, влились в штурмовые отряды СА, где были созданы целые «красные» полки, в результате чего в Берлине появился афоризм-поговорка, что «штурмовики похожи на бифштексы: коричневые снаружи и красные внутри» (Линдер И.Б., Чуркин С.А. История спецслужб» (Секретная разведка партии). М., 2008. С. 571). А среди оставшихся верными идеям коммунизма имел место раскол, по примеру английских коммунистов, на сторонников Сталина и троцкистов, что было следствием, в том числе, сталинской политики борьбы с социал-демократами и Л.Д. Троцким, который стал в 1933 г. лидером оппозиции в Коминтерне. Это уменьшало возможности использования Коминтерна в своих целях, и единственным эффективным инструментом в этом плане оставалась проверенная временем традиционная внешняя политика.
Разрыв советско-германских отношений летом 1933 г. был не в интересах обеих стран, идеологические разноглася между которыми были проявлением более существенных столкновений государственных интересов, в какие бы идеологические перья они не рядились. Германия была заинтересована в сохранении дружбы и даже союза с СССР, как с государством, ради использования советской территории как кузницы кадров для своих вооруженных сил, ограниченных на собственной территории Версальским договором. Об этом откровенно говорили в кулуарах высокопоставленные официальные представители Германии. Еще за день до пожара Рейхстага 27 февраля 1933 г. посол Германии в СССР Г. Дирксен в беседе с заместителем наркома иностранных дел Н.Н. Крестинским, заверил советскую сторону, что «борьба Германского правительства с коммунизмом внутри Германии вполне может идти рука об руку с сохранением хороших внешнеполитических отношений с СССР». А в другой беседе, состоявшейся уже в марте 1933 г., министр иностранных дел Германии К. Нейрат объяснил, почему это возможно, заявив наркому иностранных дел М.М. Литвинову, что Гитлер «видит различие между коммунизмом и вашим государством».
Уже выступая на первом заседании нового состава рейхстага 23 марта 1933 г. Гитлер заявил, что «борьба с коммунизмом в Германии — наше внутреннее дело», а «межгосударственные отношения с другими державами, с которыми нас связывают общие интересы, не будут этим затронуты». Мысль о связи взаимных государственных интересов, которая носит длительный характер, «независимо от разности миросозерцания обеих» стран, внушал сам Гитлер советскому полпреду Л.М. Хинчуку 28 апреля 1933 г. Подобные заявления делали и другие представители германского руководства (Розанов Г.Л. Сталин и Гитлер. М., 1991. С. 24-25). Позднее германский посол в Москве Шуленбург утверждал, что антикоммунистические идеи «Майн Кампфа» были просто использованы Гитлером только для расправы с немецкими коммунистами внутри Германии.
Со своей стороны Москва не только не планировала разрыва этих дипломатических отношений, но и дружественных связей с рейхсвером. В первой половине мая 1933 г. группа высокопоставленных немецких офицеров во главе с генералом фон Бокельбергом посетила Москву по приглашению советского генерального штаба. Нарком обороны Ворошилов в своей речи на приеме в честь немецкой военной делегации специально подчеркнул желание Красной Армии сохранить прежние дружественные отношения с Рейхсвером. Вполне возможно, Кремль стремился использовать недовольство немецких военных, для которых разрыв военно-политического сотрудничества с СССР был болезненным, для оказания влияния на политику Берлина. В пользу этой версии говорит и факт последовательной смены Гитлером за полтора года сразу двух немецких послов в Москве.
Но ликвидация (запрет) 26 мая 1933 г., не без помощи Гитлера, компартии Австрии, через которую СССР пытался осуществлять здесь своё влияние, привело к разрыву по инициативе советской стороны летом 1933 г. военно-политических связей между Красной Армией и Рейхсвером. Этот шаг означал не столько месть Гитлеру за немецких товарищей-коммунистов (разгром которых был следствием, в том числе, сталинской политики борьбы с социал-демократами), сколько изменение внешней политики, которая до этого заключалась в приобретении союзников для разрыва враждебного окружения развитых капиталистических странах, прежде всего, Англии. Теперь ставка в возвращении былого величия и территорий в границах Российской империи была сделана на использовании угрозы новой мировой войны и противоречий не только англо-германских, но и японо-американских, итало-французских, а также малых стран Европы и Азии.
Для этого необходимо было установить нормальные дипломатические отношения со всеми странами, и, прежде всего, нормализовать отношения с Антантой. А это было невозможно без ликвидации немецких военных школ на территории СССР, что и было сделано в сентябре 1933 г. Так началась «большая политическая игра», о которой В. Молотов обмолвился накануне нападения Германии на СССР. Суть её заключалась в стравливании Запада с Германией в новой мировой войне, в условиях которой, оставаясь до поры до времени вне её, СССР только и получал возможность реализовать свои амбиции. Именно поэтому с Германией дело не дошло не только до разрыва дипломатических отношений, но советской стороной искренне и неоднократно выражалось сожаление по поводу ухудшения двухсторонних отношений. Так Секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе 16 августа 1933 г. заявил германскому послу в Москве фон Дирксену, что советское руководство продолжает надеяться на восстановление прежней гармонии в двухсторонних отношениях. При этом он сказал, что как в Германии, так и в СССР «есть много людей, которые ставят на первый план партийно-политические цели. Их надо держать в страхе и повиновении с помощью государственно-политического мышления». Он выразил надежду, что в скором времени в Германии оформится «государственно-политическая линия» и в результате внутриполитического урегулирования германское правительство получит в сфере внешней политики свободу действий, которой «советское правительство располагает уже много лет» (см.: Некрич А. 1941, 22 июня. Памятники исторической мысли. М., 1995).
Свидетелями разговора были два заместителя наркома иностранных дел – Крестинский и Карахан, и советник германского посольства фон Твардовский, которому на приёме по случаю празднования очередной годовщины Октябрьской революции 6 ноября 1933 года, М.Н. Тухачевский поёт дифирамбы в адрес Рейхсвера, который он называет учителем Красной Армии в трудный период. И при этом призывает вернуться к политике Рапалло, которая, по его словам, остаётся наиболее популярной в Советском Союзе, заявляя, что СССР и Германия «могут совместно продиктовать мир всему миру». То же самое, если верить Хильгеру, говорили в то время начштаба РККА А.И. Егоров и сам К.Е. Ворошилов (см.: Плимак Е.Г., Антонов B.C. Тайна «заговора Тухачевского» (Невостребованное сообщение советского разведчика) // Отечественная история. № 4. 1998. С. 123-138).
Даже если все эти слова предназначались для внесения разлада в отношения Вермахта с Гитлером, последний стремился сохранить связи с СССР. На заседании кабинета 26 сентября 1933 г. он рекомендовал не «разрывать с нашей стороны германо-русские отношения» и не «давать русским поводов для такого разрыва» (СССР и Германия в годы войны и мира (1941-1945). М., 1995. С. 58-59). И не просчитался. Сразу после выхода Германии из Лиги Наций 14 октября 1933 г., что являлось следствием разрыва военного сотрудничества с СССР и означало начало открытого возврата Германии к мировой войне, с советской стороны были предприняты тайные контакты уже с государственными чиновниками Германии. Советник германского посольства в Москве Фон Твардовский 24 октября 1933 г. сообщает в Берлин о предложении 20 октября некоего советского «друга» (вероятно, ближайшего советника Сталина по германским делам Карла Радека) устроить встречу покидающего пост посла в Москве фон Дирксена с Молотовым, с целью прояснения советско-германских отношений. Сам Карл Радек не проливает свет на результат советских попыток контактов с Германией. Он лишь приоткрывает завесу «большой политической игры», заявляя в январе 1934 г. немецким журналистам по поводу советско-германских отношений: «Но мы знаем, что Версаля больше не существует. Вы не должны представлять себе, что мы окажемся настолько глупыми, что попадем под колеса мировой истории. Мы знаем кое-что о германских возможностях вооружаться. Политика СССР заключается в том, чтобы продлить мирную передышку» (История КПСС. М., 1959. С. 453).
Советско-немецкие контакты не остались не замеченными в мире. Обеспокоенная этим и более уязвимая по сравнению с Англией на континенте Франция официально предложила 31 октября 1933 г. Москве заключить договор о взаимопомощи, направленный, прежде всего, против Германии, и высказала пожелание о вступлении СССР в Лигу наций. А исторически дружественные Франции США, которые после Первой мировой войны уже незримо присутствовали в Европе, еще в апреле 1933 г. проявили инициативу и 16 ноября 1933 г. поспешили установить дипломатических отношения с Москвой. В Кремле инициативу Франции в франко-советском сближении могли расценить, как её желание противопоставить СССР Германии (или стремлением использовать СССР для защиты интересов своей страны). Это и находит отражение в заявлении советских историков о попытках Запада столкнуть СССР и Германию.
Со своей стороны активная деятельность СССР, после разрыва военно-технических связей с Германией, по созданию системы коллективной безопасности, несомненно, была проявлением начавшейся игры. Поэтому Парижу советская сторона ответила лишь согласием обсудить вопрос о договоре, а свое вступление в Лигу наций связала с заключением «Восточного пакта», несомненно, надеясь извлечь выгоду для себя из германо-европейских противоречий. Именно поэтому свое вступление в Лигу наций она связала с заключением на своих условиях Восточного пакта, идею создания которого озвучил в начале 1934 г. французский министр иностранных дел этой страны Л. Барту. По инициативе СССР, наряду с Эстонией, Латвией, Польшей, Румынией, Турцией, Ираном и Литвой, в число участников пакта была включена еще и Финляндия, что очерчивало круг советских интересов. Совсем не случайно ядром этого пакта должны были стать те страны, с которыми Москва еще раньше подписала протокол о досрочном введении в действие пакта Бриана – Келлога об отказе от войны как средства решения международных вопросов. Почти все европейские страны этого протокола вскоре полностью или частично вошли в состав СССР, а Иран и Турция оставались объектами советского проникновения вплоть до самого распада советского государства. Другими словами, за своё «миролюбие» Москва потребовала возвращение утраченных в ходе революции и гражданской войны территорий, сфер интересов и статуса великой державы.
В то же самое время, когда шли советско-французские переговоры, имели место контакты советских военных самого высшего ранга с немецкими дипломатами, а 13 декабря 1933 г. состоялся визит нового германского посла А. Надольного к наркому Литвинову, который заявляет обеспокоенному советско-французским сближением послу: «Мы ничего против Германии не затеваем… Мы не намерены участвовать ни в каких интригах против Германии…». Эта же мысль была затем развита Литвиновым в его выступлении на IV сессии ЦИК СССР 6-го созыва 29 декабря 1933 года, вскоре после решения ЦК ВКП(б) о развертывании курса на создание в Европе системы коллективной безопасности. Принято считать, что Надольный действовал по собственной инициативе, за что и был вскоре снят. Но вскоре после этой встречи из немецкой тюрьмы были освобождены обвиняемые в поджоге Рейхстага агенты Коминтерна, в том числе Г. Димитров, эмигрировавший в феврале 1934 г. Москву. Свет на тему переговоров Надольного и Литвинова проливает заявление в январе 1934 г. К. Радека немецким журналистам, где курс на коллективную безопасность объяснялся напряженным положением на Востоке. Но «мы ничего не сделаем такого, что связало бы нас на долгое время. Ничего не случится такого, что постоянно блокировало бы наш путь достижения общей политики с Германией. Вы знаете, какую линию политики представляет Литвинов. Но над ним стоит твердый, осмотрительный и недоверчивый человек, наделенной сильной волей. Сталин не знает, каковы реальные отношения с Германией. Он сомневается. Ничего другого и не могло бы быть. Мы не можем не относиться к нацистам без недоверия… Но мы знаем, что Версаля больше не существует. Вы не должны представлять себе, что мы окажемся настолько глупыми, что попадем под колеса мировой истории. Мы знаем кое-что о германских возможностях вооружаться. Политика СССР заключается в том, чтобы продлить мирную передышку» (Мельтюхов М.И. Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918-1939 гг. М., 2001. С. 453).
Освобождение Димитрова можно рассматривать как реверанс в сторону СССР в связи с подписанием 26 января 1934 г. 10-летнего польско-германского соглашения «О мирном разрешении споров». Не следует забывать, что своим независимым существованием Польша была обязана успехам кайзеровской Германии в Первую мировую войну на Восточном фронте. И хотя у Гитлера были территориальные претензии по Данцигскому коридору, о чем ещё 13 февраля 1933 Геринг сообщил в беседе с французским послом в Берлине Франсуа Понсэ, но как раз наличие этого соглашения исключало его военное решение. Германо-польское сближение не противоречило интересам Польши, стремившейся использовать возложенную на нее роль форпоста Версаля, для установления своего господства в Восточной Европе (этакая Речь Посполитая нового времени) и видевшей основного соперника в этом в лице СССР, о войне с которым помнили «польские паны» не только с позиций побед, но и поражений.
Это соглашение с Польшей, в свою очередь, было необходимо Германии для получения гарантий безопасности на Востоке в период дипломатической борьбы за возвращение германских земель на западе (Рейнской зоны и Саарской области), начатой Гитлером во второй половине 1934 года. В Москве же это соглашение было расценено как направленное против СССР и чуть ли не как польско-германский союз, которого на самом деле не было. Сам Сталин трезво смотрел на вещи, и в тот же день 10 января в отчетном докладе XVII съезду ВКП(б) заявил, что «у нас не было ориентации на Германию, так же как у нас нет ориентации на Польшу и Францию. Мы ориентировались в прошлом и ориентируемся в настоящем на СССР и только на СССР. И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний», поскольку «в наше время со слабыми не принято считаться, – считаются с сильными» (Сталин И.В. Сочинения. Т.13. С. 302-303).
Свою силу Москва решила продемонстрировать в Центральной Европе. Установив 4 февраля 1934 г. дипломатические отношения с Венгрией, руководимые Москвой коммунисты организовали восстание 12 февраля 1934 г. в Австрии, что можно рассматривать как ответную реакцию на усиление Германии в этом регионе мира. Но восстание потерпело поражение, а Гитлер, после разгрома руководителей штурмовиков Рёма 30 июня 1934 г. («ночь длинных ножей») и смерти 2 августа 1934 г. президента Гинденбурга, получил власть, сравнимую с кайзеровской. Москва же вновь вернулась к «Восточному пакту» и политике международной безопасности. С этой целью СССР поспешил установить дипломатические отношения с оставшимися восточноевропейскими странами: Чехословакией и Румынией (9 июня 1934 г.), Болгарией (23 июля) и Албанией (17 сентября 1934 г.). О своей готовности присоединиться к «Восточному пакту» безоговорочно заявила 2 июля 1934 г. лишь Чехословакия, выделившейся из состава Австро-Венгрии 28 октября 1918 г., от которой также по Сен-Жерменскому договору была отторгнута в пользу новоиспечённой Чехословакии заселённая немцами Судетская область (а их было 3 млн. чел), что породило проблему с Германией. Правительство Финляндии по-прежнему уклонилось от какого-либо выражения своего отношения к пакту. Польша, куда в июне 1934 г. с рабочим визитом приезжал французский генерал Дебеньи, заняла выжидательную позицию. Эстония и Латвия обусловили 29 июля 1934 г. своё согласие на участие в пакте присоединением к нему Германии и Польши. 3 августа 1934 г. к ним присоединилась Литва. Поэтому СССР был принят в Лигу наций 15 сентября 1934 г., когда Берлин уже официально отказался 11 сентября 1934 г. от участия в проекте создания Восточного пакта. 27 сентября отказалась участвовать в нем и Варшава. И хотя это был сильнейший удар по идеи Восточного пакта, 5 ноября 1934 г. было подписано совместное советско-французское соглашение о взаимной заинтересованности обеих стран в заключение этого регионального пакта.
При этом СССР не собирался прерывать контакты с Германией, которая в это время была занята возвращением Саарской области и Рейнской зоны, что было предусмотренного Версальским договором по истечении 15 лет. По результатам январского (1935 г.) плебисцита 1 марта 1935 г. Лига наций признала Саарскую область частью Германии. Ответом на это стало сближение СССР и Запада. В конечном итоге идея Восточного пакта воплотилась в жизнь договором о взаимопомощи только между СССР и Францией (2 мая 1935 г). В секретном «наставлении» торговому атташе в Берлине Канделаки от 5 мая 1935 г., по этому поводу говорилось: «Мы попытались получить гарантии от самого германского правительства, но это не удалось. Отсюда и заключение советско-французского пакта о взаимной помощи, когда одно из этих государств будет в состоянии самообороны. Мы ограничили свою помощь только французской территорией. Так как Германия на Францию нападать не собирается, то пакт не может вредить Германии» (Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2009. С. 77).
Однако как только в ходе парламентских выборов в Чехословакии в том же мае 1935 г. обозначилась угроза территориальной целостности этой страны, Москва поспешила 16 мая 1935 г. заключить договор о взаимопомощи с Чехословакией. Эта угроза проявилась в победе на выборах в Судетской области Судето-немецкой партии Конрада Генлейна (здесь она опередила все «чехословацкие» партии, включая союз коммунистов и социал-демократов), а в Словакии – местных националистов. Причем, партия Генлейна заняла второе место после аграриев на общегосударственных выборах. И хотя СССР не имело общих границ с Чехословакией, но его влияние здесь было весьма значительным через коммунистов, которые после майских выборов объединились в блок не только с социал-демократами, но с чехословацкими национальными социалистами. Их представитель Эдвард Бенеш неожиданно победил на президентских выборах в декабре 1935 года. В дальнейшем он находился под контролем СССР, и если верить Судоплатову, пользовался финансовой поддержкой из Москвы через резидента НКВД Петра Зубова, который был чуть ли не главным неофициальным его советником, и личным другом Судоплатова (Судоплатов П.А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996). А так как Чехословакия была связана таким же договором о взаимопомощи с Францией, то вырисовывался франко-чехословацко-советский союз, имевший уже ярко выраженную антигерманскую направленность. Правда, СССР мог оказать помощь Чехословакии только под эгидой Лиги Наций, и отсутствие общих границ являлось гарантом этого условия.
С точки зрения геополитики Москве не удалось добиться дипломатического признания своего права на влияние не только в Центральной, но даже в Восточной Европе. Это не позволил, прежде всего, Лондон. Некоторой компенсацией за это можно считать пересмотр решений Лозаннской конференции по проливам в пользу черноморских стран (включая и СССР) на конференции в Монтрё (Швейцария) 22 июня-20 июля 1936 г., о чём вопрос был поставлен 10 апреля 1935 г. Турцией, которую в этом вопросе поддерживала Москва. Это давало Советскому Союзу дополнительные возможности в надежде реализации его южных планов, которые вынашивало еще царское правительство. Ведь как показали Крымская (1853-1855 гг.) и Гражданская (1918-1922 гг.) войны, отсюда исходила угроза со стороны Англии и Франции. Но само проведение конференции стало возможно только после того, как Турция заняла проанглийскую позицию. Итоги конференции можно интерпретировать так, что Лондон таким способом не только стремился усилить здесь свое влияние и обеспечить коммуникации новому союзному Балканскому блоку, куда входила Румыния, но и давал понять СССР, что его планы могут иметь перспективы только под эгидой Запада, прежде всего, Великобритании. Однако Сталин не собирался следовать в кильватере британской политике, а юго-западное направление в текущем моменте не было актуальным для СССР.
Основные события развивались на Западе, где Гитлер оккупировал 7 марта 1936 г. Рейнскую зону («Рейнланд»), вопреки предусмотренному Версальским договором её возвращению Германии на условиях ремилитаризации. Для этого он объявил о расторжении в одностороннем порядке Локарнского договора 1925 г. (военных статей Версаля). Правовое обеспечение этого шага было мотивировано Гитлером тем, что первой Локарнский договор нарушила Франция, ратифицировав советско-французский договор о взаимопомощи. Но он не обольщался юридической стороной, а поэтому прибегнул к разработке военной операции, получившей название «Шулунг», на случай противодействия оккупации. При этом генералы заверяли фюрера, что армия не готова к военным действиям в случае вмешательства французов, так что в некотором смысле это была авантюра, которая, однако, удалась.
СССР не извлёк никакой выгоды из этого противостояния Германии и Запада. Очередной «заход» Канделаки, предпринятый после этого, успеха не имел, так как Гитлер после этого обратил свои взоры на юго-восточные свои границы. Присоединив Саарскую область и Рейнланд, Германия совершила бросок на Западе от границ, с которых ей был продиктован мир в 1919 г., к ситуации начала войны. Теперь перед ней стояла аналогичная задача на Востоке. А это привело её ко времени развала Австро-Венгрии, потерявшей самостоятельность и государственность 12 ноября 1918 г., результатом чего было появление Австрийской республики, высший орган которой, национальное собрание Австрии, в тот же день провозгласил страну составной частью Германской республики. Тогда победители не допустили этого, но теперь Гитлер стал проводить политику аншлюса (ненасильственного присоединения заселенных немцами земель), подписав секретное соглашение к договору о дружбе от 11 июля 1936 г., по которому Австрия обязалась проводить общую с Германией внешнюю политику.
Для нейтрализации советского влияния Гитлер стал разыгрывать антисоветскую (антирусскую) карту в отношении с Польшей. В январе-феврале 1935 г. приглашенный на охоту в Беловежскую пущу Геринг поделился с поляками якобы сокровенными мыслями. «В своих беседах Геринг проявил себя значительно более откровенным, чем принято, – записал в дневнике заместитель польского министра иностранных дел Польши граф Я. Шембек. – Особенно это относится к его беседам с генералами, и в частности с генералом Сосновским. Он зашел настолько далеко, что почти предложил нам антирусский союз и совместный поход на Москву. При этом он высказал мнение, что Украина стала зоной влияния Польши, а северо-запад России – зоной Германии». В Варшаве прекрасно понимали, что за словами высокопоставленных немцев о войне с Россией, с которой у неё не было даже общих границ, ничего не стоит, а поэтому готовились к войне, как на Востоке, так и на Западе, отдавая приоритет угрозе со стороны СССР. В протоколе совещания № 25 у начальника главного штаба Войска Польского от 3.10.1935 года было отмечено: «Правилом является – разрабатываем «Восток» (план войны с СССР), а после этого попытаемся решить «Запад» (план ведения войны с Германией) в рамках плана «Восток» (Овсяный И.Д. Тайна, в которой война рождалась. М., 1975. С. 283).
Хотя никаких конкретных планов войны с СССР в это время у Германии не было (слова Геринга полякам были чистым блефом), они вполне могли появиться в случае реализации Советским Союзом своих политических и военных планов, в частности, в отношении Финляндии, разрабатываемого Генштабом Красной Армии как раз в 1935 году. Для обеспечения реализации плана войны с ней из окрестностей Ленинграда в 1935 г. было выселено в Вологодскую область 30 тысяч финно-ингерманландцев («Аргументы и факты» от 15 мая 2002 г.). В отличие от предыдущих, носивших оборонительный характер, план войны с Финляндией на 1936 г. был уже наступательным. Именно тогда, в 1935 г., еще до того, как Гитлер предъявил миру свой знаменитый блицкриг, нарком обороны К.Е. Ворошилов провозгласил её аналог – доктрину войны «малой кровью и на чужой территории» (Соколов Б. Третий рейх: мифы и действительность. М., 2005. С. 104). Так что не врали советские пропагандисты, культивировавшие такую войну, среди широких масс советского населения с акцентом на идеологическом аспекте освобождения народов других стран от гнета капиталистов (с последующим превращением войны на чужой территории в гражданскую).
Излишне говорить, что такая война применима только к более слабому в политическом и военном аспекте противнику. Таковым виделась Кремлю в 1935 г. Финляндия, что подтверждалось и последней войной с ней в 1920 г. Очевидно, советский план наступательной войны, как и мероприятия, проводимые Москвой в соответствии с этим планом, не стали секретом для финской стороны. Тем более, сложно было скрыть поступление в Ленинградский военный округ, ВВС которого в 1930 г. имел всего 182 самолета, только в 1936 г. 102 истребителей И-16 и 6 бомбардировщиков СБ новых конструкций (ЦГАСА, ф. 24, оп. 34. ед. хр. 116, л. 61. Взято из: Иноземцев И.Г. Под крылом – Ленинград. М., 1978). Уже в начале февраля 1937 года состоялся визит в Москву министра иностранных дел Финляндии Холсти, который заверял советских руководителей, что его страна желает жить в мире со своим восточным соседом. Участвовавший в переговорах Ворошилов заявил, что Советскому Союзу надо бы получить «хотя бы какую-нибудь гарантию в отношении действий Финляндии на случай, если третье государство, не испрашивая разрешения Финляндии, использует ее территорию против Советского Союза» (Дамаскин И.А. Сталин и разведка. М., 2004. С. 28 в электронной версии). Что подразумевала Москва под гарантиями – догадаться не сложно. Частично она их получила только после кровопролитной войны в 1940 г. Правильно понимала суть этих гарантий и финская сторона, которая поэтому не дала ответа, ни тогда в 1937 г. в Москве (от Холсти), ни позже. Не сложно догадаться, что в дальнейшем характер советских планов войны с северным соседом не менялся, о чём свидетельствует увеличение численности авиации Ленинградского округа до 1053 единиц в 1938 г. (ЦГАСА, ф. 24, оп. 34. ед. хр. 116, л. 61. Взято из: Иноземцев И.Г. Под крылом — Ленинград. М., 1978). Эти планы и были положены в основу последующих и хорошо известных сегодня планов войны с Финляндией в 1939-1940 гг.
Геополитически Финляндия находилась как бы в стороне и не была втянута ни в одну блоковую структуру. Свою роль в советском выборе её, вероятно, сыграл и безоговорочный отказ финнов присоединиться к «Восточному пакту», что вселяло надежду на не слишком сильное противодействие со стороны союзной теперь Москве Франции. Тем более что расчёт был сделан на то, что в 1936 г. от Запада следовало ожидать выяснения отношений с Германией по поводу Рейнской зоны, и, таким образом, обе потенциальные угрозы советским планам будут нейтрализованы. Всё это отвечало принципам «большой политической игры», сформулированным вскоре после советско-чешского и советско-французского договоров в письме Сталина от 2 сентября 1935 года к Молотову и Кагановичу: «Чем сильнее будет драка между ними (имелись в виду Англия, Германия, Италия, Франция – прим. М. Солонина), тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе невыгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой» (Солонин М. Есть ли у вас план, товарищ Сталин? // Эхо планеты, 21.05.2011).
Только в таких условиях могли быть реализованы военные планы как по отношению к Финляндии, так и относительно Польши, против которой предназначался самый мощный на тот момент Белорусский военный округ (ВО), а также созданные в мае 1935 г. на базе Украинского Киевский и тыловой Харьковский ВО. Против Польши, как и против Финляндии, укрепленные районы (УРы) на так называемой «линии Сталина» создавались с таким расчётом, чтобы при необходимости они могли пропустить любое количество наступающих советских войск, на что обратил внимание В. Суворов (Резун). Если вспомнить, что украинизация проводилась с целью дестабилизации положения внутри самой Польши с использованием многовековой национально-освободительной борьбы украинского и в меньшей степени белорусского народов, то надо признать, что идея Освободительного похода Красной армии в Польшу родилась гораздо раньше 1939 года. Поэтому и перенос столицы Украины в июне 1934 г. из Харькова в Киев имел также военное значение.
Лишь при реализации этого советского плана могли стать реальностью союз Польши с Германией и политика натравливания Западом Германии на СССР. Но в Москве польско-германский союз и политика стравливания Германии с СССР рассматривались как уже существующая угроза, несмотря на то, что польско-германского союза в природе не существовало (не случайно поиски в 1935-1936 гг. советником советского посольства в Берлине Бессоновым секретного протокола к польско-германскому соглашению от 26 января 1934 г., свидетельствующего о польско-германском союзе, закончились безрезультатно). Поэтому к войне на западном (польском) направлении готовились как против поляков, так и немцев, для чего с Волыни в 1936 г. было выселено в Сибирь 49 тыс. поляков и 15 тыс. немцев («Аргументы и факты» от 15 мая 2002 г.). Это подтверждает серьёзность советских намерений, по крайней мере, присоединить западно-украинские и западно-белорусские земли, несмотря на вероятность войны, к которой готовили и Коминтерн.
Созванный по такому случаю 7-й конгресс Коминтерна, состоявшийся в Москве 25 июля – 20 августа 1935 г., врагами и поджигателями войны провозглашал не главные капиталистические страны, которые теперь объявлялись только поощряющими агрессию, а Германия и Польша, которая с этого момента и стала в советской пропаганде фашистским государством. При этом от имени коммунистов всех стран было заявлено, что Советский Союз — это оплот свободы народов и в случае нападения на СССР коммунисты всех стран призовут трудящихся «… всеми средствами и любой ценой содействовать победе Красной Армии над армиями империалистов». Чтобы как-то сохранить видимость самостоятельности Коминтерна, его руководителем (Генеральным секретарём Исполкома) в 1934-1945 г.г. был назначен болгарин Г. Димитров, своей свободой и жизнью обязанный Москве, вытащившей его из лап Гитлера. Именно он, по инициативе Москвы, разработал принципы широкого народного фронта, который предлагалось использовать для свержения существующих режимов, что отодвигало конечную цель борьбы за власть иностранных коммунистов в своих странах на второй план.
Коммунисты-интернационалисты теперь призывают к прямому предательству большевизма в международном рабочем движении, который ставился за образец на предыдущем конгрессе. Другими словами, это был призыв к союзу с оппортунистами всех мастей, за что еще совсем недавно осуждали. Вместо разжигания новой войны и подрыва Версальской системы, что только и может содействовать мировой революции, советский коммунизм вдруг становится борцом за мир во всем мире и на это настраивается международное рабочее движение. Совершенно не понятная политика с точки зрения коммунистической идеологии. Но абсолютно ясная и обоснованная с точки зрения национальных интересов СССР, вдруг осознавшего беспомощность своих союзников в условиях возросшей внешней угрозы (отсюда и боязнь войны). Это был последний конгресс Коминтерна, показавший если не полное банкротство III Интернационала, то, по крайней мере, его слабость и второстепенность. Тем коммунистам, кто еще питал иллюзии по поводу революционного потенциала войны для мировой революции и роли СССР в ней, было указано на их заблуждение. Так, Димитрову чуть позже (25 окт. 1940 г.) было заявлено, что «в первую империалистическую войну большевики переоценили ситуацию. Все мы ринулись в атаку очертя голову и ошиблись! В тогдашних условиях это можно понять, но не простить. Сегодня мы не можем снова стоять на позициях, которые большевики занимали тогда» (Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз. М., 2001. С. 23-25).
Планы присоединения Восточной Польши, как и успешная война в Финляндии, могли стать реальностью при условии конфронтации Запада с Германией. Только тогда получали шансы на успех советские удары, которые в этом случае превращались в контрудары (отсюда и пересмотр определения агрессора в СССР). Тактика об ответном ударе нашла отражение в появившихся в это время крылатом выражении «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». Контрудары пропагандировались среди широких масс вплоть до июня 1941 г. Но так как Москва не могла спровоцировать новой мировой войны, тем более оставаясь при этом в стороне, то единственным способом оставалось договорённость с одной из великих держав. В число этих держав стремительно врывалась Германия. Но противоречия с ней не позволяли достигнуть такой договорённости на этом этапе.
Готовя окончательное присоединение Австрии, Гитлер продолжал окучивать поляков, в то время как Сталин – украинцев. В августе 1936 г. Г. Геринг в беседе с Я. Шембеком заявил: «Мы совершенно убеждены в том, что Советы рано или поздно перейдут в наступление, о чём свидетельствуют интенсивное вооружение и советско-чешское сотрудничество. С момента начала советского наступления и Польше и Германии, хотят они того или нет, придётся действовать совместно, ибо, прежде всего, это наступление будет направлено против них» (Дембский С. Польско-советские отношения в оценках Берлина в 30-ые годы // Мир истории. 2002. № 2). Тогда же, в августе 1936 г., Германия поставила Польшу в известность о создании Антикоминтерновского пакта с Японией, являвшейся противником СССР на Дальнем Востоке. Этот пакт, подписанный 25 ноября 1936 г., был направлен также против США и Англии, а потому не вызвал истерии в Москве. Нарком иностранных дел М.М. Литвинов обратил внимание на чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов, состоявшемся в том же ноябре 1936 г., что в этом пакте, «слово коммунизм даже не упоминается», а документ этот представляет собой агрессивный военный союз.
Кроме того, Гитлер заручился поддержкой Италии, стремившейся установить свое господство в Средиземном море (этакая Римская империя нового времени), а потому поддержавшей путч Франко в Испании. Это привело его к втягиванию с конца августа 1936 г. в Гражданскую войну в Испании, где с сентября 1936 г. присутствует и Советский Союз, имевший свои виды на Балканы, к которым столетиями тянулась царская Россия. Только этим можно объяснить участие СССР в войне за Испанию, если, конечно, отбросить интернациональную помощь, которая всегда была и остаётся прикрытием конкретных национальных интересов. Этому шагу предшествовала попытка использования Комитета по невмешательству в Испании против Италии и Германии, с одновременным решением Профинтерна и Коминтерна (который в Испании принял свой последний бой в составе широкого фронта антифашистских сил) 25 июля об оказании помощи республиканцам. Когда использование Комитета по невмешательству в своих целях не удалось, СССР официально вышел в октябре 1936 г. из политики невмешательства, начав ещё в сентябре 1936 г. поставку оружия и отправку советских военных специалистов в Испанию.
Продолжение следует…
Вадим Ануфриев,
независимый исследователь
