Архитектура как русская мечта

12.10.2022 | Культура 0259

Проект. Дворец народов. 1932 представлен на миланской Триеннале 1933 г

«Исстари архитектура благоволила к нам, к русским».

Константин Мельников «Архитектура моей жизни»

Им восхищались, его превозносили, его ненавидели и осмеивали. Он был не столько заносчив, сколько закрыт и не допускал в свой мир толпы друзей, приятелей и поклонников. Ценил тишину, хотя оказался певцом и вдохновителем «ревущих двадцатых». Чем-то напоминая звезду подмостков, он ярко взлетел и – больно упал, проживая долгие лета в практическом забвении. Уже в конце 1940-х о нём спрашивали: «Как? А разве он не умер?» Его не подвергли репрессиям и не выселили из Москвы, да и с голоду не умирал, преподавая на кафедрах инженерно-строительных вузов начертательную геометрию и графику, но все его полусказочные проекты (за редчайшим исключением) вызывали насмешливое удивление. Экий старый фанфарон! В 1960-х его «открыли» заново, искренне удивляясь, что человек-легенда спокойно коротает век близ Арбата, в странном, волшебном доме собственной постройки. Кто же это? Гений архитектуры Константин Мельников.

Музей архитектуры имени Алексея Щусева представляет долгожданную экспозицию «Мельников / Melnikov» и уже в самом названии заключена всемирность и всеохватность этого имени. В позорные дни, когда на Западе устраивают нам cancel culture, необходимо напомнить – прежде всего самим себе, что русский авангард - вестник эстетической концепции XX столетия. Профаны относят Мельникова к лагерю конструктивистов, хотя он не входил в ОСА – Объединение Современных Архитекторов, инициированное Александром Весниным и даже был с ним в творческом конфликте.

Искусствоведы знают, что Мельников числился в АСНОВА - Ассоциации новых архитекторов, возглавляемой рационалистом Николаем Ладовским, но и тут наш герой позиционировал себя, как независимая личность, и относить его к рационалистам было бы неверно. Мельников стоял наособицу, получая и похвалы, и плевки со всех сторон. Будучи футуристичен, он слыл… традиционалистом в стане авангарда, ибо склонялся к использованию «древнейших» материалов – кирпича и дерева, не доверяя стеклобетонной, алюминиево-пластиковой моде 1920-х. Он грамотно совмещал дедовские привычки с новизной, а его смелость граничила с вызовом.

Итак, удивительная и – печальная судьба. Выставка открывается не ученическими набросками, а невоплощёнными проектами, под каждым из которым значатся колкие высказывания товарищей. Мол, всё, что делает Мельников – трюкачество, и все его сооружения подобны босховским уродцам. Убийственные заголовки и фразы: «Лестница, ведущая в никуда, «Архитектура вверх тормашками», «Бесплодное бумажное формотворчество», «Механизирующий максимализм». Критиковали и за то, что, имея авторитет у студентов, Мельников забивает им головы своими россказнями. Во всём была доля, …долька истины – это, безусловно, трюкачество и любование формой, но за каждой «шпилькой» таилась зависть, а ещё – неприязнь к волку-одиночке.

В отличие от своих коллег – дворян Щусева и Жолтовского, купеческих сыновей Весниных, поповичей Голосовых, разночинца Иофана и прочих «отпрысков хороших семейств», решивших посвятить себя архитектуре, наш герой был родом из народа, и потому его дар – чистый, незамутнённый и никоим образом не сформированный окружением. О своём босоногом – в прямом смысле этого слова – детстве Мельников напишет в своих мемуарах, вспоминая также и сторожке, «созданной из глины и соломы», где проживало семейство будущего творца чертогов.

Путь в искусство – череда случайностей: окончил церковно-приходскую школу, где отличался лишь чистописанием; рисовал на всех доступных поверхностях, жадно хватался за картинки из иллюстрированных журналов. Талант заметил хозяин технической конторы, где Костя работал «мальчиком», то есть курьером и слугой одновременно. Его стали продвигать и ввели в общество, а нанятые учителя подготовили парня к экзаменам в Московское училище ваяния и зодчества.

Вот – зал, посвящённый первым опытам: эскизы капителей и фронтонов, наброски и зарисовки человеческих фигур. Тут же – студенческие проекты, где пока нет ничего от будущего мечтателя: типичный доходный дом с полукруглыми окнами а-ля палаццо, церковка в неорусском стиле, штудии, пробы пера, точнее – карандаша и циркуля. Под стеклом – готовальня, записная книжечка, диплом. Потрясающий нюанс: если бы Мельникова не увлекло зодчество, он стал бы живописцем – на выставке можно видеть галерею его картин, созданных на стыке реализма с импрессионизмом.

Всегда задаёшься вопросом: а что, если бы не Революция? Мельников – тот случай, когда смена формаций не помешала и не помогла. «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа», - речено в Евангелие, а Мельников был рождён для творчества в любых условиях. Сам же архитектор мыслил тогда категориями русский мечты: «Ни одно место земли не имело столь ясного знамения будущего, как та, широко распластанная на мощном континенте, трепетная Россия, воспринявшая на себя одну всю современную новизну испытания, проб и экспериментов».

Так и или иначе, постреволюционное десятилетие было знаковым для архитектора - тогда сама эпоха затребовала движения вперёд, и у Константина вырабатывался дерзкий почерк. Началось всё с павильона для Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки 1923 года – аналога Нижегородских ярмарок и парижских Expositions.

Павильон «Махорка» - одно из первых «громких» заявлений Мельникова. Нагромождение геометрических форм буквально заряжено внутренней динамикой – откосы, переходы, стройность косоугольных крыш и весь этот псевдо-хаос (!) невероятно устойчив. «Махорка» рождена под влиянием экспрессионизма с его психологической выразительностью. Небольшое зданьице так изумило, что затеялись творческие дискуссии вокруг него. Иные ругали, но поддержал великий Щусев. (К слову, он же в 1924 году привлечёт Мельникова к сооружению саркофага для Мавзолея).

Народ счёл павильон диковиной, и все ходили поглазеть на чудный домик. Он запомнился. «Недалеко от павильона, где работает Асмолов, павильон с гигантским плакатом «Махорка». Плакат кричит крестьянину: «Сей махорку — это выгодно»», - констатировал Михаил Булгаков в своём рассказе о Москве. На выставке мы видим зарисовки, фото, современный макет, эскиз плаката «Махорка» с его стремительной диагональю.

В 1920-х все художники, поэты и зодчие не брезговали никакой работёнкой – подвизались в журнальной иллюстрации, стряпали тексты для рекламы, возводили не только сияющие кварталы «нового быта», но и крематории, бани, склады. Мельников трудился над Ново-Сухаревским рынком, от коего ныне осталась контора, где после закрытия торговых площадей, помещались разные службы. И сейчас торчит сия печальная руина, давно потерявшая свой изначальный облик, но всё ещё не убитая московскими «реноваторами».

Вехой в творчестве Мельникова были гаражи. Транспорт – общественный и личный - стал чем-то, вроде нового божества. Ревели клаксоны, свет фар взрывал темноту ночи, неслись автопробеги, человек открывался навстречу скорости. На экспозиции представлены все четыре шедевра - Бахметьевский (ныне в нём почему-то располагается Еврейский центр и музей толерантности), Госплановский, Интуристовский, Новорязанский.

Мельников – герой дня. Его USSR-павильон для французской EXPO-1925, самого значительного события в художественной жизни 1920-х годов вызвал аплодисменты на родине Ле Корбюзье. Франция со времён Людовика-Солнце – ведущая архитектурная держава, а тут – русское нашествие. «Возлюбленная подхватила меня так высоко, что весь Париж встретил нас рукоплесканием», - повествовал Мельников, именуя «возлюбленной» - архитектурную музу, гармонию.

Он относился к зодчеству, как к любовной страсти, но то не было сублимацией. Мельников хорош собой и женат на полнотелой красавице Анне Гавриловне, да и никогда не испытывал недостатка в дамском внимании. Его тяга к проектированию казалась помешательством. «Начиная с 1927, мой авторитет вырос в монопольный захват …вот так поступит любовь и с Вами, если она Вас полюбит», - «она» - это снова Belle Femme – архитектура. Мельников столь востребован, что работает над парижскими гаражами – их макеты явлены в одном из залов, а на миланской Триеннале 1933 года ему посвящен целый раздел – приблизительную реконструкцию мероприятия также можно увидеть на экспозиции.

Ярый интроверт и одиночка Мельников – автор наиболее эффектных рабочих клубов, где предполагалось общение больших масс людей. Эра тотальной открытости: сознательный пролетарий должен после смены не замыкаться в себе, а бежать на лекцию или в кружок, на спортивное действо, политзанятие, диспут, митинг. Всё это – в рамках клуба, также отвлекавшего работяг и служащих от пивных, танцулек и синематографа, где не все картины соответствовали требованиям агитпропа. Дано задание: в кратчайшие сроки выдать проекты будущих клубов, и тут Мельников шикарно обскакал всех – даже Илью Голосова и братьев Весниных. На выставке – все творения мастера: от пышного клуба имени Русакова на Стромынке до скромного на первый взгляд сооружения для трудящихся фарфоровой фабрики в Дулёво. Мельников предлагал систему трансформирующихся пространств – как по мановению руки мага раздвигаются стены, убираются полотки, возникает сцена и так далее. Не маги, но техника движет всё и вся! В рабочих клубах шли митинги, переходящие в спектакли «Синей блузы», а для этого требовались мега-залы, не нужные в простые дни.

Мельников был настолько важен и обласкан, что ему дозволено построить «особнячок» по своему же проекту в центре Москвы. Так родился дом-шкатулочка о двух перетекающих друг в друга цилиндрах, с ромбовидными окнами и плоской крышей. В этом проявилось всё – и гениальность, и снобизм, и природная закрытость. «Не в перекор и не в угоду укладу, составившему общую одинаковую жизнь для всех, я создал в 1927 году в центре Москвы лично для себя дом с надписью “Константин Мельников. Архитектор”, настойчиво оповещающей о высоком значении каждого из нас. Наш дом, что соло личности, гордо звучит в гуле и грохоте нестройных громад столицы, и, будто суверенная единица, настраивает с волевой напряженностью ощущать пульс современности». Соло личности в противовес тому, что составляло бытие граждан Страны Советов! На всех фото Мельников смотрит вглубь себя, а не на вас – он наедине со всеми.

Вкусы неумолимы, а время – коварно. Резкий авангардизм выходил из моды, и Мельников ощутил это на себе. Критики стало больше, а потом она обратилась в шквальный поток. В 1930-х Мельников участвовал в конкурсе на строительство Наркомтяжпрома. Его предполагалось возвести на месте Верхних Торговых Рядов (ныне – ГУМа), что было ещё и символическим жестом – хотелось порушить купеческую лепоту, сработанную в пряничном неорусском стиле. Вовсю цитировался Владимир Маяковский, которому уже простили его декадентский уход: «Я пол-отечества мог бы снести, а пол - отстроить, умыв». Здание Наркомтяжпрома должно было стать главной московской доминантой и подчинить себе каждый переулок и проулок. Сам Кремль терялся бы возле горделивого соседа.

Сказать, что мельниковский дворец поразил – не сказать ничего. Архитектурный сюрреализм – громадина соединяла в себе восторг и панику, словно автор придумал её во сне, когда все детали объединяются в сложном и неповторимом танце. Арочные пролёты, нескончаемая лестница, огромные шестерёнки, обнажённые атланты и кариатиды, расположенные в вышине – это вызвало недоумение, граничащее с профессиональной завистью. Казалось, что здание лишь притворяется каменным – в полночь оно оживёт и двинется, размалывая всё на своём пути. Комиссия отказала «зарвавшемуся» Мельникову, а журнал «Современная архитектура» пригвоздил проект, обозвав его утопическим и формалистским.

Так началась полоса гонений (впрочем, не жестоких) – в те годы многие рационалисты и конструктивисты срочно перековывались в неоклассиков – поклонников дорических колонн, версальских партеров и наполеоновской лепнины, а те, кто не отказывались от своей футуро-мечты, равнодушно выкидывались на обочину цивилизации. По сути, зодчего оставили в покое, о чём, быть может, он в тайне мечтал – его темой сделался ближний круг, и неслучайно финальный зал посвящён идее дома. Здесь – картины самого Мельникова, мебель, фотоальбом и – окно.

Он ещё долго будет предлагать свои дома-грёзы и памятники-фантасмагории, становящиеся год от года всё ошеломительнее. В его проектах 1960-х видится какое-то слияние с Духом и «общение» с Ноосферой. «Мироздание в архитектуре» - уже не банальная геометрия, а сверх-линии, проведённые по воле сил высших. Это -космизм, как высшая точка Русской Мечты. Умер Константин Мельников в 1974 году – в более, чем солидном возрасте, когда все победы и утраты воспринимаются философски. Строивший Град Земной, перекочевал в Град Небесный.